Вера  Засулич  и  суд  присяжных

Автор – Адвокат Анатолий Борисович Богачев

Опубликована в газете “Слово” 1 сентября 2006 года

24 января 1878 г. произошел первый в истории России террористический акт. Восемнадцатилетняя гувернантка Вера Ивановна Засулич выстрелила из револьвера в Петербургского градоначальника, генерал – адъютанта Трепова.

Но прежде чем рассказать о деле Веры Засулич и знаменитом выступлении присяжного поверенного Александрова в ее защиту, хотелось немного рассказать о Нечаеве, который сыграл в жизни Засулич роковую роль и чью душу так гениально исследовал Федор Михайлович Достоевский.

Одни из первых политических процессов царской России 70-х годов 19 века было судебное дело, известное под именем «процесс нечаевцев и Сергея Нечаева».

Этот процесс был рассмотрен в Петербурге в 1871 году и по количеству подсудимых был первым крупным процессом после дела петрашевцев. На скамью подсудимых было посажено 84 человека. Им вменялось в вину участие в сообществе, поставившем своей целью ниспровержение государственного строя. Пятерым из обвиняемых было предъявлено обвинение в совершении убийства студента Иванова. Инициатором этого убийства из политических целей являлся по обвинительному акту учитель приходского училища Сергей Нечаев, который успел к тому времени скрыться и уехать в Швейцарию, поэтому дело в отношении Нечаева было выделено в отдельное производство.

Царское правительство употребило все усилия для получения из Швейцарии проживавшего там Нечаева. Швейцарское правительство согласилось на выдачу Нечаева, поставив, впрочем, условием, чтобы он был судим не как политический, а как уголовный преступник за убийство студента Иванова.

Нечаев, автор известного «Катехизиса революционера», с самого начала процесса занял позицию непримиримого человека, не идущего ни на какие компромиссы и уступки. Он отказался принять обвинительный акт и на предложение избрать защитника заявил, что отказывается от защитника и не будет сам защищаться. По приговору особого присутствия судебной палаты в 1873 году Нечаев был приговорен к 20 годам каторжных работ.

Нечаев не подал кассационной жалобы, и приговор вступил в законную силу. Но император Александр II на официальном донесении ему об исполнении обряда торговой казни над Нечаевым сделал резолюции о вечном заточении Нечаева в Петропавловской крепости, в Алексеевском равелине.

В историю Алексеевского равелина Нечаев вписал необычные страницы своим поразительным успехом пропаганды среди жандармов равелина, он завязал регулярную переписку через жандармов с партией «Народная воля» и это было исключительным явлением в истории этого политического застенка.

Под мрачные своды Алексеевского равелина Нечаев вошел 28 января 1873 года, и с этого момента за всю историю равелина были осуществлены самые беспрецедентные и исключительные меры безопасности, которые больше никогда к другим узникам не применялись. Было среди многих мер предосторожностей и такие, как установление часового на ночь к окну с наружной стороны камеры, хотя в истории равелина не было ни одного случая побега. Кроме того, шефу жандармов доставлялось еженедельно сведения о поведении Нечаева за истекшие 7 дней. Более того, такие же донесения отправлялись и императору даже в том случае, когда он был за границей.

Но остается более поразительным тот факт, что часовые строжайшей государственной тюрьмы Алексеевского равелина превратились в пособников вечного узника при установлении его переписки с внешним миром. Это факт становится тем более удивительным, что заключенный имел переписку с исполнительным комитетом партии «Народная воля», что эта переписка продолжалась несколько месяцев и велась самым регулярным образом. При этом ни один и не двое часовых равелина сделались пособниками тайной переписки, а значительное число их.

Можно сказать, что вся охрана равелина оказалась под начальством и руководством Нечаева, несмотря на строжайшие инструкции равелина в отношении заключенных.

Невозможно себе представить, чтобы практически вся охрана внутренней тюрьмы КГБ на Лубянке была бы под полным влиянием заключенного там политического узника, что позволяло бы ему иметь совершенно свободную переписку с подпольной организацией.

Но в середине декабря 1881 года в Алексеевском равелине произошло небывалое событие: все жандармы, в числе 5 унтер-офицеров и 29 рядовых, были арестованы и сами оказались узниками Петропавловской крепости. Одновременно была смещена вся остальная команда и отстранен от должности смотритель равелина. Постепенно возрастая, число арестованных жандармских унтер – офицеров достигло 42 человек.

21 декабря 1881 года Нечаев был переведен в другую камеру, где возможность общения с другими заключенными были исключена в какой бы то ни было форме, он был переодет в каторжную одежду, Нечаеву давали только простую пищу и он был лишен чтения книг, кроме Евангелия и Библии. Через пять с половиной месяцев, 21 ноября 1882 года Нечаев умер.

Уже были Федором Михайловичем Достоевским написаны «Записки из Мертвого дома», «Записки из подполья», «Преступление и наказание», «Идиот», а Достоевский все еще испытывал острое чувство неудовлетворенности и, по собственному признанию, только подбирался к главному своему произведению, перед которым вся «прежняя литературная карьера была только дрянь и введение». Однако в политической жизни России случилось нечто, заставившее Достоевского изменить свои литературные планы и приступить к созданию романа с вызывающим и символичным названием.

В основу сюжета легло реальное событие – “нечаевское дело”, убийство студента Иванова членами террористического кружка Нечаева, в который входил и сам Иванов.
Имя С. Г. Нечаева впервые упоминается Достоевским среди набросков к роману «Зависть», а с февраля 1870 года в его письмах появляются систематические сообщения о замысле романа, и имя этому роману – «Бесы».

И поставил Достоевский эпиграфом к роману следующее, – «тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся». (Евангелие от Луки. 8, 32-36).

Согласно скорбному диагнозу Достоевского, весь современный ему мир, Россия и Запад поражены тяжелой болезнью, а потому и все люди этого мира нуждаются в нравственном исцелении. Достоевский писал о своем времени, но и в наш век нельзя не признать необыкновенную точность художественных диагнозов и прогнозов писателя.

“Бесы” – один из лучших и одновременно один из наиболее трагических и сложных в идейно – философском отношении романов Ф. М. Достоевского. Написанный под влиянием сильного желания высказаться, горячо осуждающий разрушительное действие социалистической “идеи”, этот роман-памфлет является шедевром мировой классической литературы.

Но вы спросите, при чем здесь уголовное дело по обвинению Веры Засулич и ее адвокат Александров.
А дело в том, что в семнадцать лет, по окончанию образования в одном из московских пансионов, после того как Засулич выдержала с отличием экзамен на звание домашней учительницы, она вернулась в дом своей матери, в Петербург. В небольшой сравнительно промежуток времени семнадцатилетняя девушка имела случай в 1868 году познакомиться с Нечаевым. Познакомилась она с ним совершенно случайно через его сестру, в учительской школе, куда она ходила изучать звуковой метод преподавания грамоты. Кто такой был Нечаев, какие его замыслы, она не знала, да тогда еще и никто не знал его в России; он считался простым студентом, который играл некоторую роль в студенческих волнениях, не представлявших ничего политического.
По просьбе Нечаева Засулич согласилась оказать ему некоторую, весьма обыкновенную услугу. Она раза три или четыре принимала от него письма и передавала их по адресу, ничего, конечно, не зная о содержании самих писем.
Впоследствии оказалось, что Нечаев – государственный преступник, и ее совершенно случайное знакомство с Нечаевым послужило основанием для привлечения Засулич в качестве подозреваемой в государственном преступлении по нечаевскому делу. В апреле 1869 года она была арестована. Двух лет тюремного заключения стоило ей это подозрение. Год она просидела в Литовском замке и год в Петропавловской крепости. Это были восемнадцатый и девятнадцатый годы ее юности.

Это пора первой любви, беззаботности, веселых надежд, незабываемых радостей, пора дружбы, эта пора всего самого дорогого, того неуловимо – мимолетного, о чем потом так любят вспоминать в старости.
Легко вообразить, как провела Засулич эти лучшие годы своей жизни, в каких забавах, в каких радостях провела она это время, какие розовые мечты волновали ее в сырых казематах Петропавловской крепости. Два года она не видела ни матери, ни родных, ни знакомых. Отсутствие воздуха, редкие прогулки, дурной сон, плохое питание. Человеческий образ видится только в тюремном стороже, приносящем обед, да в часовом, заглядывающем, время от времени, в окошко, чтобы узнать, что делает заключенная. В течение двух лет однообразный звук закрываемых и открываемых тюремных замков. Вместо дружбы, любви, человеческого общения – одно сознание, что справа и слева, в соседних камерах за стеной, такие же товарищи по несчастью, такие же жертвы несчастной судьбы.
В эти годы зарождающихся симпатий Засулич действительно создала и закрепила в душе своей навеки одну симпатию – беззаветную любовь ко всякому, кто подобно ей, принужден влачить несчастную жизнь подозреваемого в политическом преступлении. Политический арестант, кто бы он ни был, стал ей дорогим другом, товарищем юности, товарищем по несчастью и два года тюрьмы закрепили в ней это чувство.

Два года кончились. Засулич отпустили, не найдя даже никакого основания предать ее суду. Ей сказали: «Иди, – и даже не добавили: «И больше не греши», – потому так прегрешений не нашлось, и до того не находили их, что в продолжение двух лет она всего только два раза была опрошена, и одно время серьезно думала, что она совершенно забыта.
Мать и дочь были обрадованы свиданием, казалось, два тяжких года исчезли из памяти. Засулич была еще молода – ей был всего двадцать первый год. Была весна, пошли мечты о летней дачной жизни, которая могла казаться раем после тюремной жизни и вдруг поздний звонок. Открыли дверь – за дверью местный надзиратель. Объясняет он Засулич, что приказано ее отправить в пересыльную тюрьму. «Как в тюрьму? Вероятно, это недоразумение, я не привлечена к нечаевскому делу, не предана суду, а в отношении меня дело прекращено Правительствующим Сенатом». – «Не могу знать» – отвечает надзиратель. Проходит пять дней, Засулич сидит в пересыльной тюрьме с полной уверенностью скорого освобождения. На пятый день задержания ей говорят: «Вас отправляют в Крестцы». – «Как в Крестцы? Да у меня ничего нет для дороги», а в ответ – «Не могу знать».
В Крестцах сдали ее исправнику, который объяснил ей, что она не арестована, но должна являться каждую субботу в полицейское управление. Приютил ее добрый человек, дьячок, в свою семью.
Из Крестцов Новгородской губернии ей пришлось ехать в Тверь, в Солигалич Костромской губернии, в конце 1873 года в Харьков. Так началась ее бродячая жизнь, под надзором полиции. У нее делали обыски, призывали для разных опросов, подвергали иногда задержанию и, наконец, о ней совсем забыли.

Когда от нее перестали требовать, чтобы она еженедельно являлась в полицейский участок, Засулич вернулась в Петербург и затем с детьми своей сестры отправилась в Пензенскую губернию, где летом 1877 года в первый раз читает в газете «Голос» сообщение о наказании розгами Боголюбова, который был осужден к каторжным работам за участие в демонстрации молодежи 6 декабря 1876 года на площади Казанского собора в Петербурге.

Так начиналось перед присяжными заседателями выступление присяжного поверенного Петра Акимовича Александрова, защитника Веры Засулич, при рассмотрении дела 31 марта 1878 года в Петербургском окружном суде под председательством судьи Кони Анатолия Федоровича.

Как вспоминает в своих мемуарах Кони, генерал – адъютант Трепов, градоначальник Петербурга, приехав в десять часов в дом предварительного заключения, встретил во дворе Боголюбова, который прогуливался с другим арестантом по тюремному дворику. Они поклонились градоначальнику и Боголюбов о чем – то с ним говорил, но когда, обходя двор вторично, они снова поравнялись с градоначальником, Боголюбов не снял шапки. Чем – то взбешенный еще до этого, Трепов подскочил к ему и с криком: «шапку долой!» – сбил ее с головы. Боголюбов оторопел, но политические арестанты, смотревшие на этот инцидент из камер, подняли крик и начали протестовать. Тогда рассвирепевший Трепов приказал высечь Боголюбова и уехал из дома предварительного заключения. Боголюбову дали 25 розог. Тюрьма несколько дней негодовала. Весть об этом быстро облетела весь Петербург.
Федор Федорович Трепов (1803-1889), побочный сын Николая I, друг Александра II, отец двух царских сановников при дворе Николая II – Дмитрия Трепова (1855-1906), усмирителя России в 1905 г., и Алексея Трепова (1862-1928), председателя Совета министров империи в 1915-1916 гг.
Поразительной оказалась проницательность Кони, еще в 1877 году, обсуждаю с министром юстиции царской России графом Паленом обстоятельства инцидента с Боголюбовым, негодуя на слова Палена о том, что «надо обливать политических арестантов холодной водой, а если беспорядки будут продолжаться, то по всей этой дряни надо стрелять и положить конец всему этому», Кони вскричал, что это не конец, а только начало, что именно с сечения розгами Боголюбова надо считать начало возникновения террористической доктрины среди молодежи и с этого момента идея «борьбы» заменяется идеей «мщения».

Далее Александров продолжал. И здесь надо отдать должное логике его рассуждений.
Характерные особенности нравственной стороны государственных преступлений не могут не обращать на себя внимание. Облик государственных преступлений нередко весьма изменчив. То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести. Государственное преступление нередко – только разновременно высказанное учение преждевременного преобразования, проповедь того, что еще недостаточно созрело и для чего еще не наступило время.
Все это, несмотря на тяжкую кару закона, постигающую государственного преступника, не позволяет видеть в нем презренного, отвергнутого члена общества, не позволяет заглушить симпатий ко всему тому высокому, честному, доброму, разумному, что остается в нем вне сферы его преступного деяния.

Кто был для Засулич Боголюбов? Он не был для нее родственником, другом, он не был ее знакомым, она никогда не видела и не знала его. Но разве для того, чтобы возмутиться видом нравственно раздавленного человека, чтобы прийти в негодование от позорного глумления над беззащитным, нужно быть сестрой, женой, любовницей?
Для Засулич Боголюбов был политический арестант, и в этом слове было для нее все: политический арестант не был для Засулич отвлеченное понятие, знакомое по книгам, по слухам, по судебным процессам, – представление, возбуждающее в честной душе чувство сожаления, сострадания, сердечной симпатии. Политический арестант был для Засулич – она сама, ее горькое прошлое, ее собственная история – история безвозвратно погубленных лет, лучших и дорогих в жизни каждого человека.
Политический арестант было для Засулич – горькое воспоминание ее собственных страданий. Политический арестант было ее собственное сердце, и всякое грубое прикосновение к этому сердцу болезненно отзывалось на ее возбужденной натуре.
Между блеснувшей и зародившейся мыслью и исполнением ее протекли дни, и даже недели; это дало обвинению право признать намерение Засулич и ее действия заранее обдуманным.

Если эту обдуманность относить к приготовлению средств, к выбору способов и времени исполнения, то, конечно, взгляд обвинения нельзя не признать справедливым, но в существе своем, в своей основе, намерение Засулич не было и не могло быть намерением хладнокровно обдуманным, как ни велико по времени расстояние между решимостью и исполнением. Решимость была и осталась внезапной, вследствие внезапной мысли, павшей на благоприятную, для нее подготовленную почву, овладевшей всецело и полностью экзальтированной натурой.
Намерения, подобные намерению Засулич, возникающие в душе возбужденной, аффектированной, не могут быть обдумываемы и обсуждаемы. Мысль сразу овладевает человеком, не его обсуждению она подчиняется, а подчиняет его себе и влечет за собою. Как бы далеко ни отстояло исполнение мысли, овладевшей душой, аффект не переходит в холодное размышление и остается аффектом. Мысль не проверяется, не обсуждается, ей служат, ей рабски повинуются, за ней следуют. Нет критического отношения, имеет место только безусловное поклонение. Тут обсуждаются и обдумываются только подробности исполнения, но это не касается сущности решения. Следует ли или не следует выполнить задуманное, – об этом не рассуждают, как бы долго не думали над средствами и способами исполнения.
Страстное состояние духа, в котором зарождается и воспринимается мысль, не допускает подобного обсуждения; так вдохновенная мысль поэта остается вдохновенной, не выдуманной, хотя она и может задумываться над выбором слов и рифм для ее воплощения.
Мотивом для действия Засулич обвинение ставит месть. Местью и сама Засулич объясняла свой поступок, но Александров высказал свое понимание тех мотивов, которыми руководствовалась Засулич. И признаться, такая трактовка оказалась наиболее правильной и верной.

В своей речи Александров говорил о том, что слово «месть» употреблено в показаниях Засулич, а затем и в обвинительном акте, как термин простой, короткий и несколько неподходящий к обозначению побуждения, «импульса», руководившего Засулич.
Но месть, одна лишь месть была бы неверным мерилом для обсуждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкновенно руководствуется личными счетами с отомщаемым за себя или близких. Но никаких личных, исключительно ее, интересов не только не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым, но и сам Боголюбов не был ей близким, знакомым человеком.
Месть стремится нанести возможно больше зла противнику, а Засулич признает, что для нее были безразличны те или иные последствия выстрела. Наконец, месть старается достигнуть удовлетворения с наименьшими для себя потерями, месть действует скрытно, с возможно меньшими самопожертвованиями. В поступке Засулич, как бы ни обсуждать его, нельзя не видеть самого беззаветного, но и самого нерасчетливого самопожертвования. Так не жертвуют собой из-за одной узкой, эгоистической мести.
Вопрос справедливости и легальности наказания Боголюбова казался Засулич неразрешенным, а погребенным навсегда, – надо было воскресить его и поставить твердо и громко. Униженное и оскорбленное человеческое достоинство Боголюбова казалось не восстановленным, не смытым, неоправданным, чувство мести – неудовлетворенным.
Вступиться за идею нравственной чести и достоинства политического осужденного, провозгласить эту идею достаточно громко и призвать ее к признанию – вот те побуждения, которые руководили Засулич. Она решилась искать суда над ее собственным преступлением, чтобы поднять и вызвать обсуждение забытого случая о наказании Боголюбова.
Обвинение в суде поддерживал товарищ прокурора Петербургского окружного суда Кессель, чье выступление перед присяжными заседателями, по общему признанию, было бесцветным и невыразительным, и в основном касалось утверждения о том, что Засулич имела заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника и что 24 января, придя с этой целью к нему на квартиру, выстрелила в него из револьвера.
В подтверждение своих слов Кессель добавил, что уже один взгляд на оружие, которым совершено преступление, наводит на мысль, что у Засулич было намерение не только ранить, но и убить Трепова. Вторую часть своей обвинительной речи Кессель посвятил выгораживанию поступка Трепова 13 июля и сказал, что суд не должен ни порицать, ни оправдывать действия градоначальника.

31 марта 1878 года присяжные заседатели вынесли оправдательный вердикт Засулич и она была освобождена из под стражи в зале суда. Её сразу же после освобождения на основании указа императора пытались арестовать, но она успела скрыться.
Кессель внес в уголовный кассационный департамент Правительствующего Сената кассационный протест об отмене решения присяжных заседателей и приговора суда. Всего протест содержал семь незначительных и формальных поводов для отмены приговора, с точки зрения закона к тому же необоснованных, о чем в рапорте председательствующий А. Ф. Кони сообщил в адрес кассационной инстанции.
Кассационный департамент согласился только с одним поводом, а все остальные шесть посчитал не заслуживающим внимания, тем не менее, приговор суда был отменен и дело направили на новое рассмотрение в Новгородский окружной суд. Но повторно дело не рассматривалось, так как Засулич была в эмиграции в Швейцарии.

Конечно, оправдательный приговор присяжных заседателей в отношении Веры Засулич был обусловлен не только красноречием и талантом присяжного поверенного Александрова, но такому вердикту способствовало и неукоснительное соблюдение председательствующим Кони принципа равенства сторон, объективности, непредвзятости, невзирая на беспрецедентное давление со стороны царского правительства. За Кони по заслугам закрепилась слава судьи, не идущего ни на какие компромиссы с совестью. А также успех защитника был обусловлен и общественным мнением, которое было настроено против Трепова и прочих бездарных царских сановников.
Такой исход дела повлек за собой предсказуемые последствия. Так, председательствующему по делу А. Ф. Кони и всему составу суда за неправильные действия по отправлению правосудия было объявлено дисциплинарное замечание, и Кони подвергся длительной опале, а товарищам прокурора Андреевскому и Жуковскому в связи с их отказом поддерживать обвинение против Засулич пришлось выйти в отставку.
Через некоторое весьма непродолжительное время оба, и Андреевский, и Жуковский, стали блистательными и известными адвокатами, они пополнили плеяду талантливых российских адвокатов, их выступления в судебных процессах до сих пор считаются образцом ораторского искусства.

Боголюбов через два года после известных событий умер в госпитале центральной тюрьмы в Ново-Белгороде в состоянии мрачного помешательства.
Петр Акимович Александров, сын священника Орловской губернии, обладал глубиной логического анализа и силой ядовитого сарказма. Внешними данными он не отличался: щуплая фигура, усеченное лицо, угловатый жест, гнусавый голос – все это не помешало ему стать оратором-громовержцем, который не знал себе равных среди русских судебных ораторов. Его речь в защиту Засулич явилась крупным событием общественной жизни. Люди, хорошо его знавшие, пришли к единодушному мнению, что ни до этого, ни после он никогда не произносил таких блестящих и потрясающих речей. Петр Акимович Александров умер в 1893 году, в возрасте 57 лет.
После оправдательного приговора Вера Засулич эмигрировала в Швейцарию. В 1879 и 1899 г.г. нелегально возвращалась в Россию, примкнула к “Черному переделу”, В 1900 г. вошла в состав редакции “Искры” и “Зари”. На II съезде РСДРП (1903) примкнула к меньшинству, после съезда – один из лидеров меньшевизма. В 1905 году после амнистии легально вернулась в Россию. В 1917 г. – член меньшевистской группы “Единство”. В. И. Ленин резко критиковал меньшевистскую позицию В. Засулич, но высоко ценил ее прежние революционные заслуги. Октябрьскую революцию встретила враждебно, так как считала это контрреволюционным переворотом, а диктатуру пролетариата – зеркальным отражением царского режима. Умерла в мае 1919 г. в Петербурге в возрасте 70 лет.
Анатолий Федорович Кони скончался 17 сентября 1927 года в возрасте 83 лет. Он был похоронен на Волковом кладбище в Ленинграде, рядом с могилами И. С. Тургенева, И. А. Гончарова, М. Е. Салтыкова – Щедрина, В. Г. Белинского и многих других деятелей русской культуры. Здесь же, неподалеку от могилы А. Ф. Кони, находится и скромное надгробие Веры Засулич.

Анатолий Богачев, адвокат (Одесса)

Р.S. Суд присяжных и создание профессиональной адвокатуры – центральные институты судебной реформы 1864 г. в царской России.
Конституция независимой Украины (статьи 124 и 127) предусматривает создание суда присяжных и определяет, что правосудие, помимо профессиональных судей и народных заседателей, осуществляют присяжные заседатели. Но эта норма Конституции, к сожалению, осталась на бумаге, за десять лет независимости Украина ни на шаг не продвинулись к реальной судебной реформе и созданию суда присяжных.

Суд присяжных – это эффективное средство, позволяющее отказаться от обвинительного уклона в системе уголовной юстиции, это средство, стимулирующее состязательность судопроизводства, это способ обеспечения принципа презумпции невиновности. Суд присяжных – это не просто более широкое вовлечение представителей народа в отправление правосудия по уголовным делам. Это новая в нынешних условиях форма судопроизводства, радикально меняющая сущность и содержание всего уголовного процесса. Судья становиться беспристрастным арбитром, он не обязан в ходе судебного разбирательства восполнять пробелы и исправлять ошибки следствия.
Присяжные заседатели не связаны профессиональными навыками и привычками, им безразличны ведомственные интересы правоохранительных органов и неведомо чувство служебного долга.
Присяжные заседатели в судебном процессе действительно независимы в отличие от профессиональных судей, которые как бы формально тоже независимы, но социально–бытовые условия профессиональных судей зависят от председателя суда, назначение судьи на административную должность тоже зависит от председателя суда. Дисциплинарное производство в отношении судьи также зависит от председателя суда.
Присяжные заседатели оценивают непосредственно фактические обстоятельства дела и выносят на их основе вердикт – виновен или не виновен подсудимый. Поэтому истинный смысл приобретает принцип состязательности, уравниваются возможности сторон (обвинения и защиты) в процессе, подлежат исключению из судебного разбирательства доказательства, добытые в ходе следствия с нарушением закона.

Суд присяжных успешно функционирует в стабильном обществе и требует высокого профессионализма от адвокатов, судей и прокуроров. Присяжные заседатели вправе признать подсудимого невиновным при доказанности факта преступления и причастности подсудимого к его совершению. При осуществлении правосудия присяжными заседателями вопрос «виновен ли?» не равнозначен вопросу «совершил ли?». В деле Веры Засулич был именно такой случай, когда, говоря «не виновна», присяжные заседатели вовсе не отрицали того, что она сделала, а лишь не вменяли ей этого в вину.